ТУМАНОВ В.А.
Доктор юридических наук, профессор
Экс-председатель Конституционного Суда РФ

Конституционное правосудие в свете практики Европейского Суда по правам человека
(на примере России)*

1. В 1996 Россия вступила в Совет Европы. Приглашение России стать членом Совета Европы означало признание того, что ее политическая и правовая системы отвечают демократическим принципам и стандартам, общепризнанным на европейском уровне, а каталог прав и свобод человека и механизмы их защиты в основном достаточны для реализации целей, предусмотренных Уставом Совета Европы и требованиям Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее Конвенция).

В марте 1998 года был принят Федеральный закон о ратификации Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, и с 5 мая этого года она вступила в действие в отношении России. К моменту ратификации было выполнено большинство рекомендаций Совета Европы имевших целью максимально сблизить российский правопорядок с европейскими стандартами. Конституционный Суд РФ не фигурировал в этих рекомендациях. Его организация и деятельность еще раньше получили достаточно высокую оценку экспертов Совета Европы.

В соответствии со ст.15 часть 4 Конституции РФ Конвенция является составной частью правовой системы страны. В силу этой конституционной нормы она стала таковой автоматически, без каких-либо дополнительных актов, что нельзя сказать о некоторых других государствах-членах Совета Европы, в которых Конвенция прошла не простой путь ее имплементации в национальное право.

_________________

* В основу положен Доклад на международной конференции “Европейское измерение национальных конституций. Значение Европейской Конвенции о правах человека для законодательства, судебной практики и судебного конституционного контроля в Восточной и Западной Европе”. Регенсбург, 20-22 июня 2002 г.).

Статья 15 часть 4 Конституции РФ предусматривает также, что если международным договором установлены иные правила, чем законом, то применяются правила международного договора. Тем самым Конституция наделила Конвенцию высоким правовым статусом в российской правовой системе. В большинстве государств-участников Конвенции ее нормы имеют ранг обычного закона.

Правило о примате конвенционных норм по отношению к законам открыло еще одну возможность измерения российского законодательства в свете европейских стандартов, что используется в практике Конституционного Суда РФ.

При ратификации Конвенции Россия, в соответствии со статьей 57 Конвенции сделала оговорку, согласно которой впредь до внесения соответствующих изменений будут продолжать действовать некоторые нормы УПК РСФСР 1960 и “Дисциплинарного Устава Вооруженных сил Российской Федерации”, не отвечающие одному из основополагающих принципов Конвенции “никто не может быть лишен свободы, иначе как по решению суда”.

В новом уголовно-процессуальном кодексе РФ, вступившим в силу 1 июля 2002 года нормы, указанные в законе о ратификации коренным образом изменены и получили новое содержание, соответствующее Конституции РФ и Конвенции. Тогда же Указом Президента РФ были внесены необходимые изменения в общевойсковые уставы Вооруженных сил Российской Федерации. Тем самым теряет силу оговорка, сделанная в Федеральном законе от 30 марта 2998 о ратификации Конвенции, но при этом сохраняет силу статья вторая этого закона.

Нельзя попутно не отметить, что принятию нового УПК РФ предшествовало более 20 решений Конституционного Суда РФ, которыми признан не соответствующими Конституции ряд норм ранее действовавшего УПК РСФСР 1960. Большинство из этих норм противоречили одновременно Конвенции, хотя не всегда столь же очевидно, как нормы, которые были указаны в ратификационной оговорке.

Ратификация Конвенции включила и признание Россией ipso facto и без специального соглашения юрисдикции Европейского Суда по правам человека (далее Суд). С этим признанием в национальный правопорядок вошел еще один воздействующий на него фактор — практика этого Суда.

Краткая и лаконичная Конвенция, принятая более полувека тому назад, действует сегодня, так как ее нормы истолкованы Европейским Судом. Без знания и учета практики, и правовых позиций Суда практически невозможен сколько-нибудь полный и эффективный учет требований Конвенции национальным законодательством и правоприменительной практикой.

Говоря о деятельности Европейского Суда используют понятие “прецедентное право”; это правильно, когда речь идет об относительной (в отличие от английского правила прецедента) связанности Суда при рассмотрении дел его предшествующими решениями и сложившимися правовыми позициями; это неправильно, когда решение Суда трактуется как обязательный прецедент для национальных судов. Тем не менее, не обладая такой обязательной силой, судебная практика Европейского Суда оказывает влияние на национальные правоприменительную деятельность и на законодательство. Это влияние особенно значительно тогда, когда его результат достигается не такими формами воздействия, как денежные санкции, налагаемые Судом, или мониторинг Совета Европы, на органы которого возложен контроль за исполнением решений Суда, а стремлением самого государства-участника последовательно реализовывать свои обязательства по Конвенции. Именно такое отношение демонстрирует сегодня Россия.

Приведем лишь один, но весьма показательный пример — статью 413 нового УПК РФ 2002 года. В этой статье, среди оснований для пересмотра вступивших в силу решений по уголовным делам по новым обстоятельствам отнесено к числу таковых “установленное Европейским Судом по правам человека нарушение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом Российской Федерации уголовного дела, связанное с: а) применением федерального закона, не соответствующего положениям Конвенции о защите прав человека и основных свобод; б) иными нарушениями положений Конвенции о защите прав и основных свобод.

Примерно аналогичным образом Арбитражный процессуальный кодекс РФ, вступивший в силу 1 сентября 2002 г. предусматривает среда оснований пересмотра судебных актов по вновь открывшимся обстоятельствам установленное Европейским Судом по правам человека нарушение положений Конвенции при рассмотрении дела, решение по которому было обжаловано заявителем в Европейский Суд по правам человека (статья 311, часть 7).

Далеко не во всех государствах-участников Конвенции действуют процессуальные нормы аналогичные вышеприведенным. Председатель Конституционного Суда ФРГ в сожалительном тоне отмечает отсутствие таких норм, в праве ФРГ, подчеркивая вместе с тем уважительное отношение в ФРГ к решениям Европейского Суда.

Среди российских судов наиболее активно обращается к Конвенции и судебной практике страсбургской юрисдикции Конституционный Суд Российской Федерации. На первый взгляд это может показаться нелогичным, поскольку этот суд не вправе проверять соответствие закона нормам международного права. Кроме того, наличие такого несоответствия само по себе не может служить достаточным основанием для вывода о неконституционности закона.

Юридический момент, который объясняет активное обращение Конституционного Суда РФ к нормам Конвенции (равно как и другим фундаментальным международно-правовым актам о правах человека), видится в статье 17 Конституции РФ, которой открывается глава “Права и свободы человек и гражданина”. Эта статья устанавливает, что в Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией. Из этого следует, что, решая вопросы о конституционности нормативных актов, затрагивающих эти права, Конституционный Суд активно прибегает к оценке ситуации применительно к международно-правовым стандартам.

Вместе с тем статья 17 Конституции РФ не дает оснований для вывода о том, что “международное право прав человека” в иерархии источников права находится выше не только законодательства (что признано, в частности, статьей 15 часть 4 Конституции РФ), но и Конституции государства. Достаточно указать на то, что это далеко идущая концепция сегодня просто противоречит конституциям большинства государств-участников Конвенции, в которых, как уже отмечалось, нормы Конвенции в большинстве случаев приравнены по их правовому статусу во внутреннем праве к обычному законодательству. Каким же образом эта нормы могут быть одновременно надконституционными? Подчеркнем и отрицательную позицию конституционных судов государств-участников Конвенции к идее примата международного права в отношении Конституции их стран.

3. Обращения Конституционного Суда РФ к Конвенции и практика ее применения Европейским Судом стали особенно частыми после ратификации Конвенции. Приведем примеры таких обращений.

В деле о толковании статей 125, 126, 127 Конституции речь шла о разграничении компетенции в сфере судебного контроля за законностью нормативных актов между Конституционным Судом РФ, с одной стороны, и судами общей юрисдикции и арбитражными судами, с другой. Конституционный Суд в своем решении, указав, что полномочия судов могут определяться только законом, обратился к статье 6 Конвенции и основанной на ней формуле “надлежащий суд, созданный на основании закона” (Постановление КС от 16 июня 1998 г.).

Решением о проверке конституционности части 1 статьи 102 федерального закона “О федеральном бюджете на 1998”, Конституционный Суд РФ признал оспоренное положение закона не соответствующим Конституции РФ ( статьям 76 часть 1 и 124) “поскольку оно позволяет Правительству Российской Федерации самостоятельно сокращать расходы федерального бюджета на судебную систему без учета конституционных гарантий и финансирования”. При этом Конституционный Суд указал на “общепризнанный международно-правовой принцип независимости Суда” и отметил, что статья 2 Федерального закона о ратификации Европейской Конвенции предписывает предусматривать в федеральном бюджете, начиная с 1998 года необходимое увеличение расходов на федеральную судебную систему в целях приведения правоприменительной практики в полное соответствие с обязательствами РФ, вытекающими из ее участия в Конвенции. (Постановление от 17 июля 1998).

Заявители по делу о проверке конституционности ряда статей Федерального закона 1995 г. о выборах депутатов Государственной Думы утверждали, что смешанная избирательная система, по которой избирается нижняя палата парламента нарушает равенство прав граждан и потому противоречит Конституции. Не согласившись с этим утверждением, Конституционный Суд, в частности, мотивировал это ссылкой на статью 3 Протокола № 1 к Конвенции, который был истолкован Европейским Судом как допускающий право государств-участников Конвенции использовать разные избирательные системы, обеспечивающие свободное волеизъявление народа. К аналогичной ссылке Конституционный Суд прибег рассматривая вопрос о допустимых отклонениях по демографическим причинам от принципа равенства активного избирательного права, при нарезке избирательных округов. (Постановление от 17 ноября 1998).

Известное решение, которым Конституционный Суд запретил всем судам впредь до введения суда присяжных во всех субъектах Российской Федерации назначать наказания в виде смертной казни, также содержит в мотивировочной части указания на Конвенцию. Однако речь при этом идет не о Протоколе № 6 относительно отмены смертной казни, а о равенстве всех перед судом, праве каждого быть судимым компетентным судом, установленным законом в свете статьи 6 Конвенции. Эти требования не могли быть выполнены в большей части субъектов РФ. На момент вынесения решения суд присяжных действовал только в десяти из них. (Постановления от 2 февраля 1999).¹

Нельзя признать удачной ссылку на пункт 2 статьи 1 (“Защита собственности”) Протокола № 1 к Конвенции, содержащуюся в решении Конституционного Суда по делу о проверке конституционности двух статей Таможенного кодекса (ст. 131, часть 1 и ст. 38”. Этот пункт устанавливает, что гарантия защиты собственности каждого физического или юридического лица не ущемляет права государства устанавливать законы, какие оно считает необходимыми для осуществления контроля за использованием собственности в соответствии с общими интересами или для обеспечения уплаты налогов или других споров или штрафов. Оспариваемые нормы Таможенного кодекса предусматривали возможность конфискации перевезенных через границу, но не прошедших требуемого таможенного оформления, предметов у третьих лиц, которые впоследствии приобрели их на территории страны. Эти лица (физические и юридические) в большинстве своем являются добросовестными приобретателями, то есть такими, которые не знали и не могли знать, что имущество приобретено ими у владельца, который не имел права его отчуждать. Истребование имущества (виндикация) у добросовестного приобретателя невозможно даже в гражданско-правовом порядке (статья 302 Гражданского кодекса РФ), а тем более путем конфискации. В практике Европейского Суда принцип добросовестности — bona fides играет немаловажную роль. И наоборот, конфискация рассматривается как мера, выходящая за рамки Конвенции. В этом свете ссылка Конституционного Суда РФ, признавшего обе оспоренные статьи соответствующими Конституции РФ, на пункт 2 статьи 1 Протокола № 1 была по меньшей мере неуместной. (Постановление от 14 мая 1999).

Отметим попутно, что такая ссылка была бы вполне уместна в решении по делу о проверке конституционности отдельных положений статей 6 и 7 Закона 1993 о применении контрольно-кассовых машин при осуществлении денежных расчетов с населением. Конституционный Суд признал соответствующей Конституции РФ норму, согласно которой налоговые органы полномочны налагать штрафы на предприятия, а также физических лиц, виновных в нарушении указанного закона. В своей жалобе заявители, в частности, ссылались на то, что оспариваемые нормы противоречат свободе экономической деятельности, которая гарантирована статьей 8 часть 1 Конституции РФ. В своем решении Конституционный Суд правильно констатировал, что свобода экономической деятельности, как и право частной собственности и другие права “не являясь абсолютными, могут быть ограничены законом”; основания такого законодательного ограничения установлены Конституцией (ст. 55 ч.3) и эти основания адекватны тем, которые содержит пункт 2 в статьях 10 и 11 Конвенции, а также пункт 3 статьи 2 Протокола № 4. Однако в контексте данного дела было бы логичнее сослаться не на статьи о свободе слова, свободе собрании и объединении, и свободе передвижения, о чем говорят названные статьи Конвенции, а на статью 1 Протокола № 1, пункт 2 которого говорит, в частности, о государственном контроле за использованием собственности для обеспечения уплаты налогов или других сборов и штрафов. (Постановление от 12 мая 1998).

Процитируем абзац из Постановления Конституционного Суда от 23 ноября 1999 по делу о проверке конституционности пункта 3 статьи 27 Федерального закона от 26 сентября 1997 года “О свободе совести и о религиозных объединениях”. Речь идет о возможности некоторых ограничений, относящихся к учреждению, созданию и регистрации религиозных организаций. Сославшись на статьи 17 часть 3 и 55 часть 3 Конституции РФ и корреспондирующие им положения статьи 18 (пункты 2 и 3) Международного пакта о гражданских и политических правах и статьи 9 (пункт 2) Конвенции о защите прав человека и основных свобод, Конституционный Суд констатировал: “Государство вправе предусмотреть определенные преграды с тем, чтобы не предоставлять статус религиозной организации автоматически, не допускать легализации сект, нарушающих права человек и совершающих незаконные и преступные деяния.. На это, в частности, обращается внимание в Постановлении Европейского парламента от 12 февраля 1996 года “О сектах в Европе” и в рекомендации Совета Европы № 1178 (1992) “О сектах и новых религиозных движениях”, а также в Постановлениях Европейского Суда по правам человека от 25 мая 1993 года (Серия А, № 260) и от 26 сентября 1996 года (Reports of Ludgments, 1996-IV), разъяснивших характер и масштаб обязательств государств, вытекающих из статьи 8 названной Конвенции”.

В практике Конституционного Суда имеется ряд примеров его обращения к статье 1 Протокола № 1 (“Защита собственности”) и правовым позициям Европейского Суда, сложившихся в практике ее применения, главным образом пункта первого. В частности, рассматривая вопрос о конституционности пункта 4 статьи 104 Федерального закона “О несостоятельности (банкротстве), открывавшего возможность безвозмездного отчуждения из конкурсной массы в пользу государства имущества, используемого в публичных интересах, Конституционный Суд указал: “согласно правовой позиции Европейского Суда по правам человека лишение собственности без предоставления разумной компенсации, как правило, представляет собой несоразмерное вмешательство, которое не может считаться оправданным. Вместе с тем статья 1 Протокола 1 не рассматривается им как представляющая право на получение полной компенсации, поскольку при определенных фактических обстоятельствах учет публичных интересов, связанных с необходимостью обеспечения большей социальной справедливости, может обусловить выплату возмещения ниже рыночной стоимости”. Конституционный Суд указал на ряд решений, принятых Европейским Судом в соответствии с приведенной позицией. (Постановление от 16 мая 2000 г.).

Решая вопрос о конституционности пункта 2 статьи 1070 Гражданского кодекса РФ, регламентирующей проблему возмещения государством вреда, причиненного при осуществлении гражданского судопроизводства, Конституционный Суд четко отграничил ситуацию, когда вред причинен неправосудным решением суда по делу и виновность судьи подтверждена вступившим в силу приговором уголовного суда, от ситуации, когда вред причинен не принятием решения по существу гражданского спора, а такими неправомерными действиями (бездействием) судьи, как отказ в доступе к суду, грубое нарушение разумного срока судебного разбирательства, несвоевременное вручение лицу мотивированного решения суда или иных важных процессуальных документов и т.п. Конституционный Суд признал не противоречащей Конституции норму, содержащуюся в пункте 2 статьи 1070 ГК РФ, но вместе с тем указал, что “данное положение в его конституционно-правовом смысле, выявленном в настоящем Постановлении, и во взаимосвязи со статьями 6 и 41 Конвенции по защите прав человека и основных свобод не может служить основанием для отказа в возмещении государством вреда, причиненного при осуществлении гражданского судопроизводства, в иных случаях (а именно когда спор не разрешается по существу) в результате незаконных действий (или бездействия) суда (судьи), в том числе при нарушении разумных сроков судебного разбирательства – если вина судьи установлена не приговором суда, а иным соответствующим судебным решением”.

Для полноты картины напомним об уже упоминавшихся более чем двадцати решениях Конституционного Суда РФ, предметом которых были уголовно-процессуальные нормы. Во многих из них Суд обращается к Конвенции, по преимуществу ее статьям 5 и 6, а в последнем из них (Постановление от 17 июля 2002 г.) прибег даже к терминологическому сопоставлению французского и английского текстов пункта 2 статьи 4 Протокола № 7 (“Право не быть судимым или наказанным дважды”).

К приведенным примерам вполне применимо сказанное о Конституционном Суде ФРГ его председателем Ютой Лимбах: “Эти судебные решения (Европейского Суда) привлекаются тогда, когда речь идет об определении содержания и объема основных прав и конкретизации принципов правового государства”.

В отличие от Конституционного Суда РФ суды других юрисдикций (общей и арбитражной) вправе решать конкретные дела путем прямого применения норм Европейской Конвенции. Более того они обязаны сделать это, если подлежащая применению норма российского законодательства противоречит нормам Конвенции. Однако в судейской практике такие решения встречаются пока редко.

4. Немаловажным показателем соответствия национального законодательства и правоприменительной практики нормам Конвенции в их истолковании Европейским Судом служат индивидуальные жалобы заявителей из данного государства-участника и особенно жалобы, которые носят типический, повторяющийся характер. В определенной мере показателем в этой связи может служить и количество жалоб.

В российском праве институту подачи индивидуальной жалобы лица в наднациональную юрисдикцию по поводу нарушения его собственным государством его прав и свобод корреспондирует ч. 3 ст. 46 Конституции РФ, согласно которой “каждый вправе в соответствии с международными договорами Российской Федерации обращаться в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты”. Термин “каждый” в тексте конституционной статьи соответствует требованию Конвенции (ст. 1), чтобы любому лицу, находящемуся под юрисдикцией государства-участника, были гарантированы права и свободы, предоставленные Конвенцией.

Законодательно не определено, что конкретно охвачено конституционным понятием “исчерпание всех имеющихся средств правовой защиты”; при конкретной регламентации они могут оказаться значительно шире, чем то, что понимает Европейский Суд под исчерпанием правовых средств в смысле статьи 35 Конвенции. Однако возможность коллизии исключена, поскольку признание юрисдикции Европейского Суда означает одновременно, что то, что включается в исчерпание внутренних правовых средств, определяется как в отношении заявителей из России, так и других государств-участников самим Судом. Соответственно Суд свободен сам решать и вопрос, считать ли обязательным участие Конституционного Суда в исчерпании внутренних правовых средств.

Исключением могут быть ситуации, когда Конституционный Суд выполняет не столько свою основную функцию – проверку конституционности нормативного акта, сколько дополнительную функцию, которую в принципе могут выполнять и другие суды, например, запрещение политических партий, оспоривание результатов выборов и т.п. В таких случаях Конституционный Суд выступает либо как первая судебная инстанция или нечто подобное кассационной инстанции.

Точно так же, по определению, внутренние средства правовой защиты не будут считаться исчерпанными без решения Конституционного Суда в тех случаях, когда общий суд, посчитав, что данное дело не может быть решено без проверки конституционности подлежащего применению в деле закона, обращается с соответствующим запросом в Конституционный Суд, приостановив соответственно судебное разбирательство.

Во всех остальных случаях включение (или невключение) обращения заявителя в Конституционный Суд страны как обязательного условия исчерпания внутренних правовых средств зависит от дискреционного усмотрения Европейского Суда. При этом однозначного подхода у него нет; для одних государств-участников он считает такое обращение обязательным, для других нет.

Это различие связано прежде всего с установкой суда, согласно которой внутригосударственное правовое средство, необходимое для исчерпания, должно быть эффективным. Немаловажную роль играют также особенности судоустройства и правоприменительной практики в государстве-участнике.

В Италии гражданин наделен правом конституционной жалобы, но обратиться с ней в Конституционный Суд он может только через общий суд, который рассматривал спорное дело. С позиции Европейского Суда это не отвечает требованию эффективности жалобы; он отклонял заявления государства-ответчика о том, что не подняв в суде общей юрисдикции вопрос о направлении запроса в Конституционный Суд, заявитель тем самым не исчерпал внутренние средства правовой защиты. Однако даже применительно к конституционным судам, в которые граждане могут обращаться прямо, Европейский Суд не соглашался с заявлением государств-ответчиков о неисчерпании средств правовой защиты за отсутствием такого обращения, поскольку, по мнению Европейского Суда, данный конституционный суд наделен слишком широким дискреционным усмотрением принимать жалобу к рассмотрению или нет.

В отличие от этой позиции еще тогда, когда вопрос о приемлемости жалоб решала Европейская Комиссия, сложилась практика отклонения жалоб заявителей из ФРГ за неисчерпанием средств правовой защиты по той причине, что этим жалобам не предшествовало обращение в Конституционный Суд ФРГ. Рассматривая взаимосвязь этого суда с Европейским Судом, Председатель Конституционного Суда ФРГ в изданной недавно (2001 год) книге пишет: “Страсбургский суд вправе принять жалобу только после исчерпания внутригосударственного правового пути. На этом пути находится, по мнению Страсбургского суда, также и конституционная жалоба”. Европейский Суд, очевидно, учитывает в этой связи то обстоятельство, что Конституционному Суду ФРГ предоставлено право проверять соответствие Основному закону ФРГ не только законов, но и окончательных судебных решений по конкретному делу. Тем не менее нельзя не отметить, что в процедуре решения вопроса о принятии индивидуальных конституционных жалоб к рассмотрению Конституционный Суд ФРГ пользуется не меньшей свободой усмотрения, чем другие конституционные суды.

В отношении российских заявителей Европейский Суд исходит из того, что исчерпание внутренних судебных средств правовой защиты завершается для них вступлением в силу решения суда общей юрисдикции или арбитражного суда. Конституционный Суд РФ в этой схеме отсутствует и соответственно ссылка на то, что заявитель не обратился в этот Суд и не исчерпал тем самым внутриправовые средства защиты, не будет принята Европейским Судом. Возражения против такой позиции вряд ли будут оправданы уже по одному тому, что она существенным образом облегчает доступ российских заявителей в Европейский Суд, освобождая их от обязанности, которая в подавляющем большинстве случаев была бы чисто формальной.

Что же касается возможных (достаточно редких) ситуаций, когда обращение в Конституционный Суд может быть существенным для решения вопроса о приемлемости жалобы, то Европейский Суд всегда может применить свою другую важную установку: вопрос о приемлемости должен решаться с учетом конкретных обстоятельств дела и в зависимости от них требования к исчерпанию внутренних средств правовой защиты могут в той или иной степени изменяться.

5. Как известно, Европейский Суд не вправе отменить решение национальных судов, а также рассматривать ad abstrato национальные законы. Соответственно в Европейском Суде нельзя оспаривать решения, принимаемые конституционными судами, как потому, что это решение суда, так и потому, что такое решение имеет силу закона.

В то же время решения конституционного суда (как и решения других национальных судов, в том числе высших) не являются юридическим препятствием для вынесения Европейским Судом решения о нарушении конкретными действиями (бездействием) властей государства-ответчика какого-либо права (или нескольких прав), гарантированного Конвенцией.

В этой связи отношение “Европейский Суд – конституционные суды” можно схематично изобразить как параллельные линии, временами тесно соприкасающиеся, но, как правило, не пересекающиеся. При этом возникают разногласия (удивительно, если бы их не было) по отдельным проблемам, что нередко вызывает недовольство или становится предметом доктринальных дискуссий, но по правовым последствиям каждая из сторон остается при своем.

Однако это соотношение двух юрисдикций, никем не оспариваемое применительно к, условно говоря, материально-правовым аспекту их деятельности и ее результатам, оказывается не столь однозначным, когда речь идет о процессуальной стороне деятельности конституционных судов. Говоря конкретнее, в практике Европейского Суда встал вопрос о применимости к процедуре рассмотрения дел в конституционных судах гарантий справедливого судебного разбирательства по статье 6 п. 1 Конвенции.

До середины 80-х гг. этот вопрос не вставал, а точнее действовала правовая позиция Суда, согласно которой “сама природа прав, определяемых конституционным судом, делает статью 6 п.1 Конвенции неприменимой к этому суду”. Эта правовая позиция не только точно отражает природу конституционно-правовых проблем, решаемых конституционным судом, но и полностью соответствует тексту статьи 6 п.1 Конвенции, в котором жестко определено, что ее действие распространяется только на судебное разбирательство дел уголовного обвинения и гражданских дел. Никакого указания и даже намека на споры конституционно-правового характера в статье 6 п.1 нет.

Тем не менее с середины 80-х гг. в Суде сложилась новая правовая позиция. Декларативно признается особая роль и статус конституционной юрисдикции, но при этом выстраивается следующая позиция: когда в конституционном суде рассматривается вопрос о конституционности закона, примененного общими судами для решения гражданско-правового спора, то вывод Конституционного Суда становится “определяющим для гражданских прав и обязанностей”; отсюда следует, что процедура рассмотрения дела в Конституционном Суде подпадает под действие статьи 6 п. 1 Конвенции, поскольку происходит не что иное как продолжение разбирательства общими судами спора о гражданских правах заявителя по делу.

Если оставить в стороне практико-прикладные цели этой юридической конструкции, то в концептуальном плане она вряд ли состоятельна. Конечно, поскольку дело оказывается в конституционном суде после и в связи с его рассмотрением в общих судах, можно говорить о связи между двумя разбирательствами, но очевидно также, что задачи этих судов различны, и именно эти задачи определяют процессуальные формы их деятельности, а не эта взаимосвязь. Бесспорно, что решение Конституционного Суда имеет преюдициальное значение для окончательного решения гражданско-правового спора. Однако из этого не следует, что процедура в Конституционном Суде должна быть приравнена к процедуре рассмотрения гражданско-правовых споров. Преюдициальный характер решений конституционного суда свидетельствует, что речь идет об особых судах, юридический потенциал которых реализуется в специально для них установленных процессуальных формах, варьирующихся применительно к каждому из них..

Европейский Суд несомненно имеет право на расширительное толкование конвенционных норм “в свете сегодняшнего дня”. Однако и расширительное толкование имеет пределы.

Причина появления новой правовой позиции Европейского Суда была практической и немаловажной – длительность рассмотрения дел в некоторых европейских конституционных судах, ставшая предметом обращений в Европейский Суд. Он руководствовался, таким образом, благими намерениями. В большинстве дел, при решении которых Европейский Суд использовал новый подход, речь шла о “разумном сроке” судебного разбирательства. Лишь в одном из первых таких решений (по уже упоминавшемуся делу “Руис-Матеоса, он пришел к выводу, что Конституционный Суд Испании нарушил также и принцип состязательности.

Именно это решение, наиболее решительное по своей аргументации, вызвало активное недовольство в государствах-участниках, конституционные суды которых оно затрагивало. Последовали призывы к Европейскому Суду вернуться к позиции, сформулированной в решении по делу “Бухольц против ФРГ” (см. выше). В заявлении Правительства Германии говорилось, в частности, что именно из такого понимания статьи 6 п. 1 Конвенции исходила ФРГ при ратификации Конвенции.

Тем не менее Европейский Суд в двух своих одновременно вынесенных 1 июля 1997 г. решениях по однопорядковым делам “Паммел против Германии” и “Пробстмайер против Германии” признал нарушение “разумного срока” рассмотрения соответствующих дел в Конституционном Суде ФРГ. Соответствующие запросы были направлены в этот суд не самими заявителями, а Высшим федеральным судом ФРГ и одним из высших земельных судов в соответствии со статьей 100 Основного закона ФРГ. При этом рассмотрение дел в этих судах было приостановлено и они оставались несколько лет таковыми в ожидании решения Конституционного Суда, который, правда, сразу же предупредил, что в силу своей загруженности важными делами, связанными с воссоединением двух германских государств, сроки –рассмотрения этих запросов могут оказаться длительными. Европейский Суд не принял во внимание это обстоятельство и более того вопрос о “разумном сроке” рассматривал применительно лишь к периоду, когда дела находились в Конституционном Суде, а не ко всему сроку рассмотрения дел в немецких судах.

Это было сделано напрасно. По нашему мнению, если Европейский Суд и может рассматривать вопрос о “разумном сроке” применительно к конституционному суду, то только в ситуации, когда рассмотрение дела в общем суде было приостановлено в связи с его запросом в Конституционный Суд. В этом случае Европейский Суд по определению не может исключить из общей длительности рассмотрения дела в национальной судебной системе период, когда дело находилось в Конституционном Суде; очевидно, что без этого решение будет неадекватным. Чтобы Европейский Суд мог поступать именно так, вполне достаточно логическое и телеологическое толкование пункта 1 статьи 6 и понятия “разумный срок” и нет необходимости прибегать к переплетению конституционного процесса с гражданско-процессуальным. Распространение всего пункта 1 статьи 6 на конституционное производство (в том числе и изолированный срок рассмотрения дела) не соответствует, что уже отмечалось выше, как этой статье Конвенции, так и природе и особенностям конституционного правосудия.

В практике Европейского Суда последних лет решения, подобные вышеназванным, практически отсутствуют, но его правовая позиция сохраняется как бы латентном состоянии. В целом же можно сказать, что в отношении конституционного правосудия Европейский Суд далек от активизма и руководствуется принципом сдержанности.

Конституционному Суду РФ проблема “разумного срока” не угрожает, хотя российские средства массовой информации (и не только они) нередко упрекают его за неспешное и долгое, по их мнению, рассмотрение дел, по длительности рассмотрения ни одно дело за почти десять лет деятельности Конституционного Суда не приближалось к тем срокам, которые признавались Европейским Судом нарушением статьи 6 п.1 Конвенции.

К рассмотренным выше двум аспектам отношения: “конституционное правосудие – Конвенция и практика Европейского Суда”, один из которых связан с применением статьи 35 Конвенции “Условия приемлемости”, а другой – статьи 6 п.1 “Справедливое судебное разбирательство”, можно было бы добавить и еще один. Это рассмотрение Европейским Судом жалоб на нарушение права на свободу выражения мнения и права на свободу объединений (статьи 10 и 11 Конвенции), выразившиеся в запрещении политических партий решениями конституционных судов в тех странах, где эти суды наделены такой компетенцией. За последние годы Европейский Суд рассмотрел несколько таких дел. Однако такого рода дела не относятся к основной компетенции конституционного правосудия, ради которого она существует. Это лишь дополнительная компетенция, которая возложена на некоторые конституционные суды и которая может осуществляться другими юрисдикционными органами, а в некоторых странах даже органами исполнительной власти.

SUMMARY

1. The Constitutional Court of the Russian Federation has played -after Russia's entry to the Council of Europe and especially after its ratification of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms - a significant role in the process of integration of the democratic principles and standards, on which the European Convention and the practice of the European Court of Human Rights are based, into the Russian legal system. The article gives examples of the Constitutional Court's decisions whose reasoning is to various extent based on the norms of the Convention and the legal positions of the Strasbourg Court. This is yet another confirmation of the important role of the "international law of human rights", but it gives no reasons for a conclusion that this "international law of human rights" stands in the hierarchy of the sources of national law not only above the legislation (which is recognised by art. 15, para. 4, of the Russian Constitution), but above the Constitution of the state.

2. The Court resolves differently the question of individual appeal (Verfassungsbeschwerde) of a person to the constitutional court of his home country as a condition of exhaustion of internal legal remedies. However, with regard to the majority of states-parties, including Russia, the Court does not consider such an appeal as a necessary condition. This is as a whole a right position. Nevertheless, there may be situations, in particular with regard to Russia, when underestimation of the effectiveness of the constitutional complaint can fall in contradiction with subsidiarity principle.

3. The Court's legal position on the possibility to apply art. 6, para. I of the Convention to the procedure of case hearings in the constitutional courts is criticised in the article. This procedure is determined not by the belonging of the case to a particular branch of law, but by the subject and goals of the constitutional justice. It cannot be assesed differently depending on whether we speak of a civil law or any other law relation. Art. 6, para..1 is applicable to the passage of a case in the Constitutional Court only in order to decide on the "reasonable time" and exclusively in the cases when a court of general jurisdiction suspends the consideration of a case and petitions the Constitutional Court with an inquiry. In such a case, the Strasbourg Court, deciding on the overall duration of the consideration of a case in the national judicial system, cannot by definition exclude the period when the case was in the Constitutional Court, otherwise the decision will be inadequate. To do this, logical and teleological interpretation of art.6, para. I and the notion of the "reasonable time" will do, and it is not necessary to depict the constitutional procedure as a mere continuation of the civil procedure.

4. The article does not deal with the correlation between the Constitutional Court and the Strasbourg Court in the context of resolving questions which belong not to the basic function of the constitutional jurisdiction for which it exists, but to additional powers attributed to some of them (e.g. banning of political parties).